Маша
Автор текста - Валентина Филиппенко
Врачи сказали Маше, что её больше нет, пятого января в 17:05 по московскому времени. Сделали постные лица и опустили глаза.
Маше ничего не оставалось, как тоже опустить глаза. "Ну, нет, так нет"
На гремящей каталке две санитарки отвезли её историю болезни в морг. В морг Машу не пустили - там было холодно и, вообще, не место девочкам в моргах.
Родные, друзья, соседи по лестничной площадке, бывшие одноклассники и просто знакомые - все ей соболезновали. В пыльном коридоре поставили фото. Тяжело вздыхали - Маша тоже тяжело вздыхала вместе с ними.
Её посадили на высокий стул. Она сосредоточено не болтала ногами.
Когда же все достаточно выпили и наелись, кто-то поцеловал её в лоб. "Бедная, тебя же больше нет..."
Маша старалась не думать о своей кончине, потому что от страха появляются морщинки. Но не думать было сложно.
"Врачи сказали, больше нет...врачи должны знать наверняка...больше нет...наверняка..."
Маша не знала, что её не стало еще раньше, не пятого, а третьего января в 15:45.
Врачи берегли её детскую психику.
Маша сидела на грибе и плакала.
Из травы выполз удав в черный горошек. Закурил трубку и спросил, что с ней стряслось.
«У меня началась четвертая стадия разложения мозга. Хронометр бил слишком сильно, и я перестала следить за солнцем»
«И что это значит?»
«А это значит, что скоро мой мозг превратится в сахарную вату»
Удав закрутился вокруг гриба и печально позеленел. Солнце садилось.
Скоро Маша совсем перестала плакать и легла на гриб. Удав о чем-то рассуждал с тенью и смотрел на закат.
«Ты здесь?»
Маша тихо засмеялась.
Она дергала рыжие волосы, а он дожидался, когда солнце совсем исчезнет.
Удав наконец узнал, что не любит сахарную вату.
Маша любила ходить к доктору.
Он усаживал её пить чай, а сам, нежно, за ушком, делал первый надрез. Маша смеялась и тянулась за мармеладом.
Когда черепная коробка была аккуратно вскрыта, в комнату влетала стая птиц прямо на молодых ветках, потом навес, потом все это смешивались в "навес-весну" и спутывалось в эхо - серый комок из животных, красной ткани и древесины.
Комок пульсировал и дрожал.Маша стеснялась.
Доктор аккуратно вкладывал в коробку карточки, фотографии, пластинки, пирожные, розовые ленты, страницы газет, билеты в театр и кино, потом закрывал черепную коробку, приглаживал кожу за ухом, проводил рукой по волосам и несколько раз встряхивал голову Маши для пущего эффекта.
Маша терялась в пространстве, потом открывала глаза и выплевывала на белоснежное блюдечко часть содержимого своей головы.
"Так так так" - постукивал скальпелем доктор. "Белые голуби".
"Белые голуби?" - удивлялась Маша. "Доктор, что же это значит?"
"Маша, - прикуривал у окна доктор, - вопросы здесь задаю я"
У Маши слипались глаза от варенья. Больше она не могла. А на столе остался торт, батон и сметана. "Сметана..." задумалась Маша. "Не стоит, - процедил сквозь чай доктор, - у вас может случиться голововаренье" - "А как это?" "Это когда неспелые полные головы собирают ранней весной"
"Так они же еще зеленые!" - возмутилась Маша и потянулась за сметаной. Доктор молчал, покачиваясь в кресле-качалке. У Маши был покладистый характер.
"Что-то не так. Что-то не так. Что-то не так" выстукивала Маша по клавишам указательным пальцем левой руки.
"Трехкратное "УРА" Что не так?" - намотался на белую шею удав и приятно позеленел.
"Клавиши убегают...И руки - как плети" уронила на колени кисти Маша. Кисти рассыпались и запачкали ноты.
"С нотами - поосторожнее, там все написано. А ну-ка, дай сюда" И удав сыграл ноктюрн Шопена, написанный 1835 по случаю хорошего настроения и чудесной погоды.
"А знаешь, у меня в детстве был свитер, точь-в-точь как ты" призналась Маша. "А если бы его не было, я бы сейчас не вспомнила маму и первый дождь с грозой. Спасибо тебе"
"Эх, Маша, - вздохнул удав, растянувшись на фортепьяно, от чего его пятна совпадали с клавишами, - Это только весна. До лета так далеко, а ты уже выглядишь такой уставшей"
Маша погрустнела и собрала кисти. Удав куда-то исчез, а растроганное фортепьяно еще долго гудело от нахлынувших воспоминаний.
Маша лежала на столе.
"Что с вами?" - пригрела ей затылок лампа. Стол напрягся, окно внимательно скрипнуло, Маша сгребла руки под голову и уткнулась носом в пальцы. "У меня кружка кровоточит от роз на подоконнике"
И правда, розы совсем распустились. В них заблудился свежий воздух из окна, и шторы предательски застыли по швам.
"Ох..." выдохнула форточка. Обмякшая кружка расплывалась у белого плеча густо-алым, глянцевым соком, а ручка совсем опала. Вся таяло на глазах.
Но вдруг комната, та самая комната, что цеплялась за машины рукава полками, шаловливо била её по коленкам углами и ящиками, прижимала к себе беспорядком в шкафу, неудобно усаживала в сбитое кресло,
именно эта комната нежно обняла Машу, поцеловала в иглоподобные ключицы и вздохнула тепло и уютно.
На душе стало мягко и тихо. Даже стол оказался особенно нежен этим головоклонительным вечером.
Кот явился слишком поздно и застал только последний закатный блик. Удав кружился по поляне, доктор протирал очки уголком халата.
-А где же Маша?
-Мы отправили ее нас искать. Играем в прятки.
Кот забрался на дерево, его внутренний внутренний монолог мешал общаться с доктором, надо было поменять положение.
-Мы же cобирались играть Машей в бадминтон? Она не потеряется в лесу?
-Ее же нет, как она может потеряться?
-Действительно. А я хотел ещё сказать, что пора бы перестать играть Машей и ей себя вернуть.
-Какая бессмыслица.
Небо выцветало и тускнело. Удав уже исчез в траве, виднелся только белый халат и несколько раз звёздами мелькали кошачьи когти.
День был - пронзительный. Удав пускал слова по ветру, Маша собирала их в подол, а доктор рассматривал ногти в окне и высчитывал коэффициент полезного действия вчерашнего вечера...
В доме кипело и клокотало. "Маша, идите есть кашу!" сверкнули пенсне. Маша залезла на окно и уселась за стол.
"А вы, доктор? Кашу заварили, а есть-то будете?"
"Я, Маша, для других варил" растянули усы и утонули в пару.
Маша опустила глаза и стала играться словами. Слова копошились и путались, так что и два вместе нельзя было связать.
Маша их ворочала, перекладывала, разбирала, а потом бросила и подняла голову: доктор исчез, окно захлопнулось, каша совсем остыла и обратилась в камень.
Маша ткнула её вилкой и призналась вслух: "не верю".
Но слова ударились об тишину и приказали долго жить.
Машу наконец вывернуло наизнанку.
Аккуратно приподнимая края, из-под нее вымели содержимое в совочек, а потом скатали в рулон и поставили в пыльный угол за балконную дверь.
Но перед этим Машу хорошо выбили во дворе при честном народе, так, что птицы распелись на тонких полуголых ветках, а бабушки на лавочке, закрывая носы белыми платками от цветной пыли, сказали даже что-то нехорошее...
Уже после, вечером, когда генеральная уборка была окончена, рыжеватый закатный луч отразился от начищенного серванта и упал на Машину изнанку, перетянутую поясом от старого бабушкиного халата. Луч пощекотал её левый бок и, подсветив столб первой пыли в темном углу, усмехнулся: "Так тебе и надо"...
“Все вам нужно знать, Маша” - проворчал он себе под нос. “Все вы пытаетесь заглянуть туда, куда вам не положено заглядывать. А это - вредно, это - неправильно, вы перебьете аппетит”.
“Доктор” - села наконец в кресло по другой стороне стола Маша. “Но вы сперва сами пригласили меня, чтобы выписать рецепт, а теперь ругаете”
Очки блеснули в темноте высокого кресла. Доктор внимательно посмотрел на Машу и отложил перо в сторону.
“Послушайте, Маша. Я ещё не успел выписать вам ваш новый рецепт, а вы уже изменились. Что же это…
Опять придётся вас осматривать”
Струйка дыма из горящих вопросов щекотала люстру, словно пушистый кошачий живот. Окон в кабинете опять не было.
“Мой новый рецепт?” - спросила пустоту Маша. “Это, что же, получается, я снова умру?”
