***

 

Яркие лучи, выскользнув из-за Большой Горы, оплавили длинные иглы на широких лапах вековой сосны. В этих же лучах, как вспыхнувший язык пламени пролетела рыжая белка, оставив за собой потревоженную неподвижность ветви и взвесь из взлетевших в воздух капель росы. Из-за соседнего холма трижды раздалось тарахтение дятла.  Хрустнула сухая упавшая ветка.

Он стоял под утренним солнцем первого дня этой весны, слегка щурясь, безмятежно вглядываясь в широкий лес под холмом. Солнце показало свой край и, как из треснувшей домовой печи, разлилось добела раскаленным  металлом по горному хребту и силуэтам деревьев. Голова была чиста, хотя утренний прохладный воздух немного и пьянил.

- Сегодня у тебя будет хорошая охота. – Она подошла неслышно, со спины, закутавшись в их одеяло, и положила голову ему на плечо.

Он молча продолжал смотреть вдаль, неподвижным взглядом.  Она любила подбадривать его, ей казалось, что это делает её причастной к его силе. Но ему это было не нужно. Он был невероятно удачлив. Всегда. Его удаче завидовали многие,  а скорее всего все.  Он никогда не возвращался из леса с пустыми руками. Он никогда не осторожничал, зная, что судьба всегда выдернет его шкуру у Старухи даже в самый последний момент, даже, когда может показаться, что через мгновение огромные волчьи клыки с громким хрустом вырвут его горло, когда казалось, что его нога соскользнёт с узкого выступа на отвесной скале и его большое, слепленное из каменных мышц, тело полетит ко дну ущелья и, упав, скатится с большого камня, оставив большой, уродливый темный след. Но никогда ни клык, ни клинок, редкого в этих краях, врага, не доставали его. Он охотился там, куда если и ступали редкие другие смельчаки, то лишь в одну сторону. Он жил вопреки законам человеческой судьбы, он всегда был на острие, но, не смотря на это, самые большие его раны были лишь неглубокими порезами, почти царапинами, да и те заживали, как на волке.

- Пора.. – прозвучало не то вопросом, не то утверждением, и прозвучало оно не ловко, и она убрала голову с его плеча.

Он едва заметно кивнул ей в ответ, не убирая взгляда с горизонта, а затем, поправив нож на ремне, начал ступать вниз, по едва заметной тропе. Он шел не быстро, но ускоряясь с каждым шагом. Он ступал бесшумно, его фигура с гордой осанкой плыла,  словно шуршащая между ветвей тень.

И хотя он ни разу не обернулся, он знал, что ее глаза провожают его удаляющуюся спину, что она стоит неподвижно, а на ее лице застыла немного грустная улыбка. Но он уже был не с ней. Он уже был с лесом. С каждым шагом, углубляясь в него, он все больше и больше становился с лесом одним целым. За его везенье ходили толки о его связи со злыми духами, о том, что он колдун и многое другое. Но он мог только смеяться над этими сплетнями, хотя, в какой-то степени они были правдивы. У него была магия. Это была магия понимания леса. Он жил с ним одним организмом, слыша все его звуки, все его сытые дыханья и стоны жертв. Он понимал каждый его шорох, он видел каждую пару глаз, таящуюся в ветвях и траве, слышал взмах каждого крыла перелетающих между ветвями птиц, свист перьев о воздух, парящего черной незаметной точкой в высоком небе, орла.

Сегодня было все то же самое. Почти то же самое. Лишь одна едва заметная тень незнакомой тревоги не давала ему покоя, но настолько она была не заметна, что он ее еще не понимал, только чувствовал.

Тем временем он приближался к обрыву над рекой. У той реки он часто видел косуль. Это была небольшая стая. Не один раз он наблюдал за ними с обрыва. Просто так, не натягивая тетивы. Его охота всегда была успешной, но никогда чрезмерной. И сегодня косуля была ему не нужна, он снова хотел лишь наблюдать за этими прыткими, слегка чудными животными.

Он уже почти подошел к вершине отвесного скалистого берега, как со спины раздался мощный оглушающий рык, и в тот же миг он увидел прямо перед собой медвежонка. Коричневый, с рыжими проплешинами, взлохмаченный, неуклюже переставляя лапы, он пошатывался, пытаясь делать первые шаги. Он был очень мал. И беззащитен.

Понимая, кто за его спиной он не мог понять одного: как он не почувствовал, не увидел ни медвежонка, ни ее разъяренную, готовую на все ради своего чада мать, которая была очень близко, слишком близко. Он всегда был на волоске от плохого финала, но всегда знал, что судьба своими ласковыми пальцами в нужное мгновенье потянет его в ту сторону, где он будет победителем, живым и невредимым. Но сейчас не было  чувства теплого дыхания судьбы, у него не было невидимой защиты, и он впервые ощутил то, что было ему неведомо до этого часа. Это был страх. Страх неизвестности, страх от того, что он потерял какую-то из миллионов нитей, связывающую его с этим лесом, и вот, Старуха подкралась к нему слишком близко. Она была прямо за его спиной, она была уже в занесенной над ним огромной когтистой лапе медведицы, которая скоро одним движением разорвет его спину надвое.

Все это понял он в одно мгновенье, в то мгновенье когда его взгляд остановился на мохнатом малыше. И в то же мгновение он успел понять, что у него нет шансов даже обернуться и увидеть глаза первого существа, которое может нанести ему смертельную рану. У него нет времени даже дослушать этот оглушительный рев, рожденный яростью во имя любви к своему потомству. Но еще он успел понять, что не способен сдаваться. Нигде и никогда.

Все, что он мог сделать, все, что он должен был сделать, для того, что бы оттянуть свою гибель хоть на несколько мгновений – он сделал.

В следующее мгновенье, мышцы его ног, взрывая свои мелкие волокна, разжали стремительную пружину и молниеносно бросили большое тело в сторону обрыва. Он никогда бы не допрыгнул до ее края, но сегодня это было возможно. Это движение спасло ему жизнь, но черные когти, конечно, достали его, рванув по правому плечу. Пока он в прыжке приближался по воздуху к обрыву, брызги его крови взлетели красным крылом за его спиной и оросили красивые, сосновые иглы. К затухающему реву медведицы добавился едва различимый приглушенный стон, сквозь его сжатые зубы.

И в момент, когда медведица опускалась передними лапами на мягкую подстилку из прошлогодней сухой травы и опавших иголок, он уже летел вниз с отвеса глядя в синюю красивую воду и серые большие валуны, торчащие из реки, словно шляпы грибов над толстым слоем травы после хороших осенних дождей.

Он успел подумать лишь одно: «Не сегодня!».

Он успел попросить этот лес. Он сумел дернуть за эти невидимые обрывающиеся ниточки. Он успел увидеть всех, кто был в этом лесу. От муравьев строящих муравейник прямо на берегу, до стаи волков рысью несущихся в погоне за зайцем за тремя холмами от той реки. Он всегда был как эти волки, бегущий за ярким пятном в черноте леса, но сегодня он видел то же, что видел заяц, а не волк. Он видел лишь черноту леса впереди себя. И его спина ощущала настигающую лавину, которая вот-вот сомнет его.

Но он снова увидел их всех, даже медведицу.

Увидел, и погас…

 

***

 

Темные очертания  трудно различимых предметов на темной стене, совсем слегка, очерчивал теплый свет стоящей где-то вдалеке свечи. Все было размытым, и ходило кругами. Он не знал, сколько времени потратил, что бы осознать, что способен смотреть все еще своими собственными глазами, что тупая боль, которая словно из-за тумана тянулась к нему – была болью пока еще его собственного тела, но понимал, что это длилось долго. Прошел еще один, трудноопределимый промежуток времени, и он сумел все-таки сфокусироваться на предметах, на видимой ему стене.

Это был большой грубый стеллаж  из дерева, на котором стояло бесчисленное количество разных сосудов: склянок, горшков, деревянных ступ и еще какой-то трудноразличимой мелочи.

Под стеллажом стоял стол, на котором были набросаны пучки разных трав, и он понял, что ощущает их запах. Было странно, но он не мог разгадать, что это за травы, хотя они казались ему знакомыми.

Он хотел повернуть голову к другой стене, но в то же мгновение шею обожгло взрывом чудовищной боли, и он издал короткий, приглушенный стон, зажмурив глаза. Он не привык выражать свою боль, он считал это большой слабостью, но эта боль была слишком сильной, и слишком для него неожиданной - для того, кто всегда отделывался царапинами.

Открыв снова глаза, он увидел возникшего перед ним старца. Тот был с  серебряной бородой и глубоким, пронзающим взглядом.

- Очнулся? Ну, лежи, лежи, тебе еще слишком рано…

- Кто ты? – просмпел он, не узнав своего собственного голоса. Ему было трудно фокусироваться, свеча горела у старца  за спиной, оставляя лицо в тени.

- Ты знаешь. Но сейчас это не важно. Пей. – Старец придвинул к его губам деревянную кружку, из которой тянуло травами. Это была какая-то сложная смесь. В этот момент он понял, что именно смешение большого количества запахов делало их трудно узнаваемыми, но все же знакомыми.

Тремя огромными глотками, каждый из которых отдавался болью в шее и еще где-то в спине и руке, он проглотил все содержимое кружки и облизнул сухие потрескавшиеся губы. Он снова посмотрел на старца, и не успел открыть рот, как старец поднял руку останавливающим жестом:

- У тебя много вопросов, я знаю, но ты береги силы. В этот раз Старая подкралась к тебе очень близко, причем трижды. Судя по следам на твоем плече, сперва это был большой бурый, но ближе она к тебе подобралась там, где я тебя нашел. Это были два валуна. Ты лежал прямо между ними в воде… ты ведь упал.. нет, прыгнул с того обрыва, верно? Тихо-тихо, я и так знаю, так вот, я не знаю, как это назвать, но то, что ты не расшибся о них с той высоты – это не иначе как чудо. А потом ты лежал в воде, судя по всему достаточно долго, пока на тебя не наткнулась моя Зара. Но ты не поверишь, твоя щека лежала на краю камня ровно так, что бы твои губы оказались точь над водой. Ровно столько, что бы ты не захлебнулся. Учитывая, что ты явно был вне сознания, я скажу, что тогда в третий раз Старая не смогла сомкнуть на тебе свои костлявые пальцы. – Старик закашлялся. - Но тебя хорошо потрепало, и тебе нужен сон, и того что я тебе рассказал много…

Последние слова он слышал как из другой комнаты. Наверное, это действовали травы. Глаза закрывались, дыхание делалось более легким и глубоким, и он провалился в сон.

 

***

 

Это был очень яркий сон, очень похожий на явь.

Они вместе со старцем стояли на вершине Большой Горы и вглядывались за горизонт, туда, откуда всегда приходило солнце. Но сейчас был вечер. Небо было словно палитра художника мариниста, пишущего шторм. Там были все оттенки голубого и фиолетового. Кучковатые облака серо-оранжевыми волнами медленно гуляли по морю неба. Долина в длинной тени Большой Горы была покрыта синеватой дымкой, впечатляя темнеющими графичными силуэтами реки и тысяч вековых деревьев. Не далеко от реки шла стая серых оленей. Все было погружено в вечерний спокойный ритм засыпающей жизни.

Но, несмотря на все краски, которые дарил этот мир, двое на вершине горы были тревожны. Они словно ждали что-то или кого-то нежеланного, из тех краев, что намного дальше самого дальнего горизонта.

И это вскоре появилось. Как только солнце за спиной спрятало в горизонт свою шапку и небо над долиной, в которую всматривались молодой и старый охотник, стало темно серым, проявив первый десяток тусклых звезд, прямо над горизонтом появилось черное пятно. И вдруг оно стало расти. Словно чернильная клякса, упавшая на мокрый лист, оно распускало свои чёрные отростки, похожие на щупальца неведомого чудовища, заполняя горизонт.

Черная напасть очень быстро заполняла небо и линию земли под горизонтом. Стая оленей резко сорвалась с места и побежала в сторону Большой Горы. С дальних деревьев вспорхнула туча темных птиц и бросилась прочь от горизонта. Завыли волки.

Они стояли, и было трудно сдвинуться с места. Даже поднять руку было невозможно. Они, словно две статуи на самой вершине горы, стояли и неподвижно встречали черную тучу, которая вот-вот поглотит своими струящимися отростками весь мир

Он хотел развернуться и побежать вниз с горы, подальше от черноты, но все тело было скованно.

Он не мог даже моргнуть в тот момент, когда уже поглотившая целиком всю долину чернота коснулась его.

Коснулась и проникла. В самые глубокие глубины его души.

И не осталось ничего.

 

***

 

Он проснулся…

 

В. Галушкин. 2015 г