Странное варево образуется в нашем котле. Еще накануне мы бросали туда вполне определенные ингредиенты, соблюдая пропорции и чувство композциции. Кажется, сегодня к обеду должен был получиться прелестный супчик. Но нет, из котла лезет – даже не каша – какой-то туман… Видно, ночной ветерок набросал в наше варево что-то еще.

         В общем, это даже занятно – туман неопределенности. Приятно -  прошептать: «Лошадь! Ты где…» - и не услышать ответа. Еще вчера, на солнечном пляже, законы композиции были ясны и очевидны – если в песке торчит палка – то от нее падает тень, синяя тень на золотом песке. Вертикаль так разумно поддерживалась этой естественной горизонталью. Законы построения вертикали включали в себя математически выверенные правила перспективных расширений и сужений. Так, палка выглядела ровной, очень ровной и прямой, очень прямой. Светило солнышко, теплый ветерок гнал синие волны на бережок, в котелке поспевал супчик.

         И вот, жестокое пробуждение поздним осенним вечером в холодном коридоре. Что за коридор еще? Воняет сыростью, кошачьей мочой и хозяйственным мылом. Какие-то античные палки на золотом берегу? Теперь это совершенно неактуально. Ряды почерневших кирпичей и обломки штукатурки. Кажется, композиция теперь гораздо, ээ… раскованнее.

         Еще вчера мы всерьез обсуждали - насколько реализм в изобразительном себя исчерпал. Как? Реализм - это уже никуда не ведет? Мы срочно придумывали конфигурацию новых котлов и сковородок, чтобы попытаться сложить новые смыслы к обеду. Вот эта луженая кастрюлька на этой французской плите, кажется, может что-то изменить…

         Сегодня мы дышим клубами холодного тумана и не можем найти ни котлов, ни очагов, ни самой кухни. Изменяется парадигма изобразительного. Спасет ли реализм изобразительное искусство – сам вопрос уже утрачивает формы, за которые можно было его хватать и поворачивать. Сейчас слышится  вопрос о самой форме. Что есть изобразительное?

         Вспомним, как еще недавно авангардисты изобретали способы извлечь абсурды из нашей кухонной утвари. Вышибали дно, дырявили холсты и покрывали их сетью прихотливых паутин, или, напротив, рисовали на них фотографически-реальные очаги, в надежде, что мы проткнем их своими деревянными носами. Сколько было шума и гама на кухне! Приятно вспомнить…

         И что же? Беда пришла, откуда не ждали. Нет теперь ни котлов, ни очагов, ни кухни.

         Что же случилось? Виртуализация.

 

         Ах, вон оно что. Цифровые технологии. Фи, это же обыденность. Давно и бесповоротно. И кухня наша цела. Пойдемте, я вам оладушки сейчас такие сварганю!

 

 

 

         Но нет. Оладушки уже не те.

         Революция, о необходимости которой так долго говорили авангардисты, СВЕРШИЛАСЬ. Теперь каждый объект изобразительного несет протяженные смыслы, неведомые доселе, ибо произошедшая виртуализация меняет связующую компоненту всех предметов.

К чему же так катастрофично строить фразу? Все на месте – стул, стол, монитор. Но мы говорим на языке Искусства. Известно, что язык искусства – абстрагирование и универсализм. Мы видим, что вызов для художника -  прояснить и заострить язык искусства и довести абстрагирование и универсализм до всяческих пределов возможного. Отсюда – понимание формы. Отсюда и катастрофичность. Все ранее предпринятые попытки разрушить форму в традиции авангарда – имели дело с формой, так или иначе. Была ли это форма закрашенного черным квадрата, пробитого холста или заспиртованного быка, был ли это молчащий рояль или пук невидимки в ночи. Все это была форма, старая добрая аналоговая форма. Что же случилось теперь? Виртуализация.

 

         Ничто другое, кроме как изобразительное искусство, имеющее дело с Плоскостью, не понесло таких системных потерь от виртуализации и цифровых технологий. И в самом деле – с появлением компьютера писатели получили продвинутую пишущую машинку, музыканты – продвинутую шарманку. Для художников был создан графический планшет. Что получили художники? Продвинутую палитру? Холст и станок? Нет. Художники понесли тяжелую, невосполнимую утрату. Они потеряли палитру. Потеряли холст. Потеряли саму Изобразительную Плоскость. Покойся с миром. Ты навечно останешься в нашей памяти.

 

С житейской точки зрения все нормально. Графический планшет. Новый необычайный инструмент. Это как новая кисть или краски – даже интересно. Все та же кухня, все те же котлы и плиты. Но нет.

 

         Мы говорим на языке Искусства. Мы говорим у края тьмы, где кончаются тропы определенности и строятся трамплины для прыжка в неведомое. Поэтому нет ни кухни, ни котлов. Никаким вчерашним авангардистам и не снился такой термоядерный взрыв, который сейчас разнес Форму в нескончаемые клочки неопределенного тумана. И мы спокойны, лишь от того, что пока не встречаем осмысления ситуации в среде искусствоведов и аналитиков. Да и что осмысливать? Пора осмысливать наступает только в момент приземления, когда, задрав голову, можно прикинуть, с какого утеса мы сверзились. Но полет еще не закончился. Технологии развиваются и каждый день приносит новый способ отрыва от очевидности, нам остается только придерживать шляпу и нестись вместе со всеми в цифровую мясорубку.

 

 

 

         Цифровое оборудование меняет технологию труда. Процессы становятся намного быстрее, экономичнее. Писатели получили продвинутую печатную машинку. Можно быстро печатать, стирать тексты, возвращать их, вырезать и перекомпоновывать – и все это на недосягаемом ранее уровне скорости и качества процесса. При всем при этом - на любом этапе можно распечатать текст на принтере. Все, как раньше. Только лучше. Писатели пишут и радуются. Музыканты получили не только цифровые технологии процесса создания звука, но и сами новые звуки. Музыканты пишут музыку, сочиняют звуки. Музыканты радуются. Художники получили монитор и графический планшет. Процессы так же резко ускорились и качественно изменились. Теперь можно создавать тщательные эскизы, имея в своем распоряжении невиданные ранее средства редактирования линии, пятна и штриха. Можно создавать сложные композиции, без потерь для изображения до мельчайших подвижек расставлять элементы картины так, как это нужно. А заливки и градиенты?! Если ранее для того, чтобы сделать на холсте просто ровную растяжку для небосклона требовался немалый уровень мастерства и времени – то теперь для этого нужна лишь пара кликов и пара движений мыши по коврику. А шрифты?!! Сколько труда, знаний, глазомера, твердости руки и бездны вкуса требовалось для того, чтобы написать слово «Объявление» или, скажем, «Победители социалистического соревнования»! Теперь сотни и тысячи великолепных шрифтов в распоряжении вчерашних школьников в каждой ксерокопной лавке и они, гордо именуя себя «дизайнерами» неокрепшими голосами, лихо создают тысячи  «объявлений» для тысяч «победителей» на своих безмозглых компьютерах.

 

Казалось бы – «художники тоже радуются». Но постойте, что-то тут не так. Компьютерные программы позволяют рисовать? Как выглядит этот процесс? Художник  водит специальным стилусом по графическому планшету и, при этом, глядит в монитор, где создается изображение. О, кажется мы нашли эксклюзивную ситуацию – разрыв между движением руки по планшету и образующимся при этом рисунком - уже на другом устройстве. Не правда ли – масса материала для осмысления? Но тут появляется новый графический инструмент – планшет-монитор, на котором изображение формируется непосредственно под стилусом. Не успели мы осмыслить предыдущую ситуацию, как новый девайс отправляет нас в очередной нокдаун до прояснения нахлынувших сумерек.

         Ну, и что особенного? Планшет, монитор, бумага – какая разница? Там и тут – появляется изображение от движения рисующего.

Так, да не так. Дьявол, как говорится, в деталях. Цифровое изображение – еще большая условность, чем изображение на бумаге. Вернее – оно – сплошная условность. Изображение на мониторе формируется пикселями, движения электромагнитного стилуса на планшете фиксируются электромагнитными сетками, электрический сигнал поступает в процессоры, кодируется и раскодируется не раз, и т.д., и т.п. Конечно, можно здесь провести аналогию с устройством обычного карандаша и бумаги – мы ведь не заморачиваемся, из каких волокон, кристаллов и атомов они состоят – мы просто рисуем. Да, но все эти волокна и атомы, вкупе с физикой движения руки рисующего – суть, явления весомые и очевидные. В цифровой версии мы имеем дело с конвертацией процесса рисования в электрические сигналы. Не кажется ли вам, что неосязаемость такой материи делает некие основания изобразительного зыбкими? Нет? Перейдем к следующему.

 

 

 

Художник получил в программном представлении богатую имитацию фактуры и динамики – различное основание под изображение, мазок кисти, штрих карандаша, мелка, пятно акварели, аэрографа, разделку мастихином и много чего еще, не говоря уже об уникальных, то есть, не имитирующих традиционные средства, видах изображений. Но все это цветовое и фактурное богатство существует лишь как изображение на мониторе. Конечно, можно распечатать изображение на принтере. Но на каком? Цветном? Возможно. А на чем? На бумаге? Или холсте? Можно выбрать и бумагу, и холст. Мы получим при печати совершенно разные визуальные продукты. Быть может, нам следует принять это, вспомнив, к примеру, технологию печати офортов? Там так же прослеживается перелом в технологической последовательности – изображение на пластине цинка воспринимается иначе, чем когда мы смотрим на готовый отпечаток. Но все же, существует физическая связь между цинковой пластинкой и готовой гравюрой. Те же линии на цинке, наполненные краской, передаются бумаге, тот же физический характер и размер. Но что принтер? Можно ли вообразить, что принтер – это продвинутый потомок офортного или литографского станка и он так же, как и в старину – печатает, но теперь новые - «цифрографии»? Посмотрим. Размер картинки на мониторе – условность, один и тот же рисунок можно напечатать для коробки спичек и для трибуны стадиона. Кроме этого, печать зависит от оборудования, на котором будет (еще раз) создана картинка. И на чем же печатать рисунок? На бумаге? На холсте? На шелке или пластике? Металле или дереве? Распечатать можно на всем. Но на чем же? Таким образом, мы не имеем четкого образа рисунка, мы не можем определенно сказать – вот это подлинник, а это копия. Физическое выражение цифрового рисунка остается многоликим и размытым, начиная от различных марок и размеров мониторов, принтеров и кончая различными материалами, формами, текстурами и размерами носителей печати.

Но, все же, почему печать? Разве это справедливо для изображения, которое было изначально создано на мониторе? А оно существует на мониторе? На этом - чуть темнее, а на том - слишком «цветное»? А куда оно девается, когда монитор выключен? Оно хранится на жестком диске компьютера? На лазерном диске или флешке? В виде магнитных, оптических, и каких там еще, конфигураций? Значит, оно существует, пока включен монитор?.. Размыто не только физическое выражение рисунка – размыто само его существование.

 

 

 

Один из самых интересных писателей недавней поры – Станислав Лем с поразительным талантом и неожиданным юмором мог обнаруживать и описывать в своих произведениях самые мрачные ментальные дилеммы, связанные с вопросом познаваемости мира. Думается, весь накал тех конфликтов был связан с тем, что автор был атеистом, получившим, при этом, католическое воспитание.  С точки зрения буддизма… Но сейчас не об этом. В одном из ранних своих фантастических романов, который назывался «Магелланово облако», Лем, видимо, сам не осознавая этого, подложил под все Искусство в целом термоядерный фугас. Больше полувека назад он запалил шнур к своей закладке. Но только сейчас огонь от шнура стал пробиваться наружу. Рванет, видимо, еще не завтра, но заряд от этого меньше не становится.

Роман, в целом, проникнут идеями коммунизма и верой в светлое будущее человечества, что, в общем, не характерно для последующего Лема. Но нас интересует один момент в этом произведении. В числе прочего, автор описывает технологию живописи будущего. В распоряжении художников оказываются некие голографические средства, при помощи которых они были способны создавать полноразмерные иллюзии предметов и пространств, практически не отличимые от реальных, природных видов.

Искусство, каким мы его сейчас знаем, в принципе, имеет ту форму, которая задана уровнем существующих технологий. Мы, ограниченные в средствах выражения, вынужденно используем опосредованные материалы – к примеру - растертые на масле минералы, чтобы лишь условно изображать те же предметы и пространства, используя, при этом, плоскость холста. Опосредованность выражения, по сути, является содержанием как прошлого, так и современного Искусства. И даже нынешние цифровые технологии, быть может и создают, еще не до конца осмысленную, новую парадоксальную ситуацию с физическим обликом изображения, но тоже остаются в тисках опосредованности.

 

А если гипотетически продолжить вдаль линию наших средств для изображения до тех, что имеются у художников из «Магелланова облака»?

 

В другом, более позднем романе, Лем описывает ситуацию, когда человек овладевает еще большей способностью создавать иллюзии, уже осязаемые и совершенно не отличимые от реальности. Представим, что и эти средства оказываются в распоряжении художника. Спрашивается, в чем тогда смысл Искусства? Если опосредованность в Искусстве заканчивается, то заканчивается и Искусство?

 

Если опосредованность в Искусстве является его технологическим содержанием, то идейным содержанием Искусства является Моделирование. Искусство призвано Игровой необходимостью – смоделировать ситуацию, проиграть ее и получить быстрый результат, без необходимости реально ее проживать. Но если, по окончанию опосредованности, моделирование совершенно не будет отличаться от реального проживания, то и настанет реальное проживание, сразу и без черновиков?

 

Может быть, эта ситуация будет вовсе не в светлом (или несветлом) будущем. Не кажется ли вам, что эта ситуация УЖЕ ПРОИСХОДИТ СЕЙЧАС?..

 

Но наш дорогой Лем на этом тоже не останавливается. В другом своем романе он описывает ту кошмарную ситуацию, когда некий народ полностью, совершенно и окончательно овладел технологиями всемогущества. И как же выглядели эти существа? На пустынном пляже лежали полузасыпанные песком тела – самые разнообразные по форме – у кого брильянтовый пупок, у кого бубенчики в голове, у кого шелковые трусы. Они не были мертвы. Просто они были Всемогущи. Таков итог Искусства?

 

 

 Искусство имеет мощнейшие орудия преобразования в своем арсенале. Никакая наука не способна тягаться с ним. Для чего Искусству эти самые мощные орудия? Для того, чтобы смоделировать самую мощную вещь на свете, упраздняющую любые ограничения. Искусство моделирует Свободу. Свобода. Наш приговор или наше право, наш долг или наше призвание, наше проклятие или наша любовь. Что  делать с нашей Свободой? Мы уже взяли этот дар. Мы уже здесь и сейчас.